|
Леонид Тишков
МЕТАКНИГИ-МЕМБРАНЫ
1
Сообщества трубчатых человеческих существ подают друг другу знаки посредством писем, газет, радио и других средств, помогающих переносить информацию на расстояния. Пакуя смыслы и цифры в лёгкие электрические пузыри, человек отправляет их по проводам или эфирным нитям, протянутых на тысячи километров. Вся земля опутана волосами информаций, в специальных хранилищах свалены светонитяные клубки текстов и реляций, где-то в полупрозрачных ящиках лежат сублимированные поэмы и пикселевые иллюстрации к ним. Всё это: атомы, молекулы, спирали чего-то большего, того, что человек преобразует в предметы для того, чтобы любоваться ими. Эти предметы – книги. Они могут быть бумажные или электрические. Они нужны человечеству.
Художники и поэты создают свои книги. Они не служат никаким целям. Они сами по себе. Дадим им название – метакниги. Формой метакниги могут напоминать обыкновенные книги. Иногда они похожи на облако или луч. Но, прежде всего – они мембраны. Если художник – существо, напоминающее биоклетку, в которой живёт ядро, митохондрии и вакуоли, то его метакниги – мембраны, осуществляющие осмос мыслей, образов и переживаний. Эти мембраны определяют форму существ, создающих их. Они доступны для созерцания и чтения иным существам. Так художник – поэт формирует, словно ручейник – подводный червяк, свою мифологию в образе метакниги. Метакниги могут иметь самые причудливые формы, они могут быть даже не книгами, а просто песчинками бытия, наверченными на мягкое аморфное тело своего создателя.
Так от одной книги к другой художник-существо превращает себя в метакнигу, которую можно читать, если, конечно, знаешь, язык на котором разговаривает этот ручейник. Если не знаешь язык, можно пригласить толмачей, или самому догадаться по знакам, разбросанных в изобилии на поверхности мембран.
Книга художника, содержание которой есть содержание самого художника – мембрана, часть одноклеточного организма, важная часть живого существа искусства. И как ещё явить миры, созидаемые художником внутри своих вакуолей, как не через книгу. Можно разговаривать картиной, альбомом, сложносочинённой инсталляцией, жестами, но ближе всего для художника-мифолога книга. Тем более, она может принимать любые формы, как летнее облако над головой поэта.
Множество книг, созданных поэтом Алексеем Кручёных, маркированные придуманным им самим словом «Еуы», не могут быть разобраны на слова и напечатаны типографским шрифтом. Они существуют сами по себе, они есть часть этого поэта, его бумажный сухой эпителий, оставшийся после его исчезновения.
Деревянные чешуйки-книги художника и поэта Букашкина (Евгения Малахина) некогда составляли кору тела их создателя. Дневниковые книжки-раскладушки – парадоксальная форма поэзии этого художника. Через эти книжки мы прочитываем и узнаём старика Букашкина, видим его прищур, понимаем его иронию, принимаем его всего – от валенок до бороды.
Концептуальный мир Андрея Монастырского требовал формы. И вот неясные вспышки смыслов на опушке леса, полузаросшие тропки, ведущие не туда, вся поэзия и бормотания ясно укладываются в форму книги. Именно с созданием метакниги «Поездки за город» художник и поэт Монастырский обрёл окончательную форму.
Юрий Альберт взаимодействует с миром через книгу касаниями. Использованием шрифт Брайля он признаётся в своей «слепоте» и отказе от ярких красок, образности и не хочет больше повторять то, что уже нарисовали до него легионы художников. Выхода нет – всякая книга сгорает, но он пишет новую оставшимся пеплом. Так создается его личная метакнига.
Книги моего издательства «Даблуса», названного так почти двадцать лет назад в честь фаллообразного живого объекта, отцематери даблоидов, не были книгами. Они были для меня даблоидами, потому что любая книга – существо сознания, т.е. – даблоид. Они были метакнигами. И они создавали вместе со мной мою историю, выстраивали мифологию мой художественной жизни. И вот являясь книгами-даблоидами они рассказывали про даблоидов. Происходила ежедневная практика выстраивания мифа. Встал утром, вспомнил сон, выпил чаю, нарисовал страницу, вторую, сложил вчетверо, дал все этому название, лег спать. И этот день вошёл в историю, он стал частью твоей мембраны, корпускула времени-места-сознания превратилась в метакнигу.
Евгений Стрелков, дирижаблестроитель и издатель собственных книг, вынужден был обозначить свой воздушный путь книгами. Они как аварийный груз отягощали его ивовую корзину, и, чтобы лететь выше и дальше – он сбрасывает нам на землю свои книги: дневники путешественника во времени и пространстве. Техника репродуцирования и профессиональные занятия дизайном шьют воображению художника самостийную форму, которая почти всегда похожа на книгу, её можно взять в полет, а потом выбросить из корзины, чтобы освободить место для новой.
Мыслить метакнигой, обозначать вехи времени, превращать страницы в геодезические карты воображения – задача мебраноида. Так Андрей Суздалев преобразует северные острова в мембраны своего мыслительного тела. После – анимирует иллюстрации своего путешествия, осуществляет метемпсихоз, вычерчивая на белом экране свои будущие маршруты.
Метакниги формируют язык художника и поэта до того, как их назовут книгами. Каталожные ящики, послужившие основой поэзии Льва Рубинштейна, обозначили принцип его поэтики. Запечатление отрывочных фраз на карточках – находка прилежного библиотекаря, стало определяющим геном в мифопостроении его последующей судьбы. И опять же, только форма полуоткрытого – полузагадочного ящика с бесконечным рядом жёлтых карточек представляет поэта во всей его онтологической глубине, а не наоборот. Без каталожного ящика поэта Рубинштейна не существует.
Картина Арчимбольдо изображающая прилежного читателя, составленного из книг от макушки до плеч, является портретом художника-мифолога, основной инструмент которого – книга. Чешский поэт и художник, измельчающий книги до состояния пульпы, а потом изготавливающий из неё новые книги, Иржи Колар. Эти совпадения не единичны. Они показывают нам незримые пути пересечений причины и следствия: тень отбрасывает своё дерево, оно сначала цветёт, а потом у него появляются корни. Свет зажигает звезду, желание света рассеивает тьму, грезящий книгой ощутит её тяжесть в руках. И в ней он прочитает о себе самом, удивляясь невероятному. Надо только не прекращать измельчать бумажную массу, перемешивать буквы, пахтать океан, вытягивать тонкую бесконечную нитку из шерстяного небесного облака, не прерывать процесса, –
потому что когда-нибудь время остановится и обязательно пойдет назад, не выдержав монотонности и протяжнности ритма, творимого человеческим существом.
2
Метакниги не имеют примет. Чаще они похожи на книги, иногда принимают форму антикодекса, свитка: долины или реки, иногда похожи они на протяжные песни погонщиков или вопли ослов, но всегда они больше, чем просто сказки, они – существа художника, они его внутренности и кожа, руки и ноги, отпечатки пальцев, пар от дыхания на зеркальце бытия.
Способ печати не важен, но предпочтения есть. Камень – плотная материя, спрессованное время, внутри которого различаем аммониты и полости, наполненные дыханием археоптериксов. Рисуешь и пишешь на камне литографской тушью там, как бы из зазеркалья, с того света, чтобы оттиски здесь прочитали. В общем, всякая печать зеркальна, из другого измерения, поэтому созидается мифом, жизнью «навыворот», чтобы потом обернуться прямым изображением и быть понятой любопытным читателем.
Но ближе всего к потустороннему миру располагается сам художник, работающий зеркально, будь то литография, офорт или гравюра. Книги, созданные им при помощи этой техники, несут в своей основе волшебный зеркальный мир.
Количество этих книг ограниченно. Редкое присутствие их в вещественном мире созидает слухи, что есть такие книги, но мало кто их видел и держал в руках. То, что наличие тиража – одно из главных достоинств книги, становится недостатком метакниги. Потому что: много званых – но мало избранных. А книга художника – малочисленна, скрыта, иногда таинственна и не имеет цены.
Форма её может быть таковой, что не поддается описанию. Да книга ли это? – скажет библиофаг. Метакниги изначально неконвенциональны. Например, издание «Картины ветра» (Даблус–Alcool,1998) внешне представляет собой коробку с листами шелкографий и видеокассетой. Но именно такая форма соответствует событию, происшедшему на крыше высотного дома: ветер создавал рисунки, люди ходили и собирали их, потом напечатали в количестве 15 экземпляров. И всё это было снято на видеоплёнку, кассета уложена в картонную коробку, рядом с картинами ветра. Полная идентичность свершённого, воплощённого в документ, имеет законченную форму и само становится событием – метакнигой.
Подражать этой форме невозможно, потому что уникальность такой книги есть главная составляющая издания. И так можно подвергнуть классификации странные творения художников, которые они называют книгами. Все они принадлежат себе, выращивая особливость из ядра, иногда смыкаясь внешними мембранами с другими видами книгообразных.
Способы печати сближают по внешнему виду, но при внимательном изучении экспонатов, понимаешь, что они разного вида. Литографированные издания Михаила Карасика принадлежат разряду экзотов, они озабочены формопостроением, сюжет следует воле библиофильской стратегии, имя которой – маньеризм. Стилизуя «пощёчину вкусу», автор создает «вкусный» для библифагов продукт, изначально направляя его в русло салона. Так работает издатель М.К, но как художник Карасик обладает иным качеством и строгой линией, которая не поддается втискиванию его самого в рамки стратегий.
В русле современного маньеризма работает Михаил Погарский, писатель, издатель, создатель созвездья метакниг. Он предпочитает малотиражный офсет, поддерживая уникальность разного вида бумагами и способом переплёта. Его опыт позволяет не отворачиваться от вульгарной типографии, а наоборот, находить и использовать её достоинства при создании метакниг.
Книги Андрея Суздалева напечатаны подобным офсетом, иногда с помощью принтера. Строгость формы, целиком зависимой от смысла и содержания книги заставляет не обращать внимание на способ печати. Лапидарная типографика, без затей, использование клише подчиняются поэтике историй. Круг издательства “Alcool” включает в себя художников и поэтов, которые не соблазняются внешней красотой изданий, а идут вглубь простоты, выделяя из нее эссенцию поэзии. Альманах «Ч/Б» весь построен как белый, запорошенный снегом пустырь, на котором появляются авторские повозки, гружённые черно-белым скарбом. «Вот погорельцы едут», – хочется произнести, видя разложенные страницы этого издания.
Когда-то на заре индивидуального издательского опыта, я печатал офсетом книги своего «Даблуса», тиражом не более двухсот. Маленькая типография обслуживала частные банки и конторы, предпочитая «дорогую» мелованную бумагу советской офсетной бумаге номер один. Поэтому, для придания уникальности изданий, приходилось раскрашивать акварелью или серебряной тушью некоторые страницы, а иногда и целиком всю книгу. Таким образом приходилось превращаться в иллюминатора стандартной продукции, чтобы выделить эти книги из ряда обыкновенных. Хотя по прошествии лет эти издания сами по себе интересны, потому что были сочинены художником-мифологом.
Можно, конечно, как скульптор Сергей Горшков, вырубить топором то, что пишется пером, и материал уведёт от стилизации. Тираж такой книги зависит от упорства и физической силы художника. Наивный дровосек-типограф живёт в Воронеже, и создаёт свои книги, потому что не может найти подобные с районной библиотеке. Рядом с ним жил художник Александр Ножкин, создатель объектов, рождённых детским сознанием, и нескольких необычных книг, наполненными лубками-офортами, народной мифологией, с деревянными переплётными крышками и вклеенными предметами. Подобные объекты-книги создавали Вадим Фишкин, Андрей Басанец, Богдан Мамонов и другие на рубеже 90-х. Тогда же построил две свои книги Олег Кулик: с окуляром и прозрачную. Их выделял размер. Они были почти человеческого размера. По-видимому, форма кодекса обладает самодостаточностью, человек, глядя на закрытую книгу наполняет ее смыслами. Для художников-концептуалистов книга была предметом деконструкции, так как таила в себе закон и порядок. Метакнига не обладает формой, она – протей, поэтому не подвластна разложению, её можно только собирать из корпускул, как дом, чтобы потом заселить свои воображением.
Длительное построение книги как своего дома отличает художников-мифологов. Начиная с первых изданий, Евгений Стрелков вырабатывал собственную поэтику, предваряя будущие свои книги. Используя технику щелкографии, он превращает кодекс в карточный домик, располагая его в пространстве как выкройку; в такой книге главное – игра. Следуя заветам конструктивистов, художник расчерчивает энергетические поля страниц, рассыпая по ним политипажи и сканированные образы. Но это скорее – пародия на высокий стиль, изображения дробятся, правила нарушаются, поэзия торжествует над инженерным делом. Потому что Стрелков прежде всего утопист с берегов Волги, а потом уже издатель книг. И его дизайн-бюро-издательство – дирижабль в лучах заходящего солнца, то его видно, то он пропал за облаком.
Мерцание – основное отличие таких книгоделателей. Петр Перевезенцев, долгое время был увлечён то ли страной, то ли городом Копыса, его обитателями, их наречиями и обычаями. Нарисованные им книги, испещрённые загадочной каллиграфией с портретами людей с пёсьими головами собрались в приличную библиотеку рукописных инкунабул.
Традиция монашеских скрипториев, желание иллюминировать книги, изготовить ручную бумагу, превратить книгу в нечто сакральное, отличает русских художников от западноевропейских. Здесь прочитывается влияние старообрядческих потаённых книг, китайских свитков и внутренней Монголии, обитающей в душе любого россиянина.
Такие книги влились в иссохший к началу 90-х поток самиздата и естественно завершили эпоху андеграунда. Книги Юлии фон Кизин, расцвеченные всеми цветами радуги, альбомы и книги Сергея Шутова, с яркими картинками и визионерскими текстами, переписанный от руки Платонов Сергея Якунина и волшебные ящики Хармса того же художника остались радужными пятнами в глазах, воспоминаниями рукотворной эпохи Постсамиздата.
Лубки «Митьков», журнал «Дубль» Ры Никоновой и Сергея Сигея перестали существовать, вымерли, как экзотические животные, многочисленные рок-журналы, самодельные каталоги-ксероксы, брошюры художников-авангардистов. Закончилось подвальное существование таких издательств как «Мышъ», «Пропеллер», «Скромная книга». Они поселились в библиотеках, музеях и частных коллекциях.
Некоторые издательства-симулякры еще продолжают свое глубоководное бытие, иногда выплывая на поверхность, деформируясь до неузнаваемости от перемены давлении, – это «Пастор Зонд» Вадима Захарова, «Даблус» Леонида Тишкова, оставаясь проектами художественными, и исчезнут, пожалуй, только вместе с их создателями.
Пришла эра света, хорошей бумаги, качественной печати. Лоск буржуазности подрумянил редкие образцы малотиражной продукции. Она стала похожа на ежегодные банковские отчеты, на сувенирную продукцию, выпущенную коммерческими типографиями. Дизайнеры не преминули воспользоваться формой «книга художника» и появились неофиты, осваивающие «уникальность» как художественный продукт.
Концептуальные поэты и художники стали публиковаться в элитарных издательствах, книги, в тиражах, позволяющих им не потеряться в общем потоке современной литературы. Только такой автор, как Илья Кабаков продолжает сохранять «самиздатовость» в своих новых книгах – переизданиях, понимая, что именно та самая форма, неуклюжая, пробитая скоросшивателем, с машинописью, останется в музее, упокоясь на вневременной полке. Стилизация под «те самые времена» сегодня противостоит дизайнерской позолоте. Но если нет денег стилизовать, можно оставаться прежним или не обращать внимание «какой там век сегодня на дворе».
Художники-поэты могут не существовать в линейном времени. У них свои культурные пристрастия, их невозможность сделать дорого становится достоинством. Книги Виктора Гоппе, изданные в конце двадцатого века, как и самые недавние выстраиваются в ряд книг, берущих свое начало в русском авангарде. Интересны наборные книги стихов Николая Олейникова и Даниила Хармса, сотворённые из отходов бумажного производства художником Шлюндиным. По собственным библиофильским законам делают книги в Питере Михаил Карасик, Виктор Ремишевский и другие авторы.
Круг авторов, объединённый Николаем Селивановым, занят проблемами формотворчества. Эти художники раздвигают координаты, на которых строятся книги – от простых форм книги-объекта до мультимедийных, цифровых существований метакниг. Последние книги Стрелкова, Суздалева, а также новых молодых художников смело входят в дигитальное пространство, теряя привычную «книжность», обретая новую телесность и тем самым будущее.
Поэтому метакнига не имеет примет, она в принципе не может быть сотворена по законам формы, у ней нет достоинств, которыми отличается книги дизайнеров. Переплёт из кожи для такой книги – бессмысленная трата, скорее оскорбление, она согласится только на обложку из перистых облаков, вместо дорогих бумажных листов ей по нраву листья травы, а вместо букв и иллюстраций – она скорее согласится на тени от них. Всем нам надо учиться читать такие книги, различать их существование почти в пустоте, в мире воображения, в феноменологической вселенной поэтов.
|
|
 |
 |
| |
|
|
|
© М. Погарский, 2003